Почему нельзя «победить» рак груди
В октябре по всему миру отмечают месяц борьбы с раком груди — приготовьтесь к благотворительным акциям и частым напоминаниям пройти маммографию. И, конечно, к традиционным историям звезд, его победивших. Почитаешь их в кратком изложении журналистов, и выходит, что рак — это не серьезное заболевание, а остросюжетное приключение, которое обязательно закончится хорошо. «После болезни я стала даже более женственной», — откровенничает певица Анастейша. «Моя болезнь — это лучшее, что со мной происходило», — вторит ей Шэрон Осборн. Все они победили рак груди и ничуть его не боятся. Только Анджелина Джоли испугалась, да так, что сама написала в The New York Times длинную скучную колонку и превентивно удалила себе обе груди и яичники, за что ее долго полоскали сторонницы конвенциональной женственности («ой, ну как так можно — взять и отрезать здоровую грудь!»).
Каждый раз, когда журналисты пишут, что Шэрил Кроу «победила рак груди через полгода после постановки зловещего диагноза», где-то в коридорах онкоцентра на Каширке отчаивается женщина. Потому что в реальности полгода с момента постановки диагноза — повод не для бокала шампанского, а для визита к врачу: самое время оценить эффективность выбранной тактики лечения. И, если понадобиться, пройти еще один курс терапии.
С 1985 года, когда фармацевтическая компания AstraZeneca провела первый «месяц борьбы с раком груди», отношение к проблеме складывалось однозначное: мол, это такое заболевание, пусть и опасное, которое при ранней диагностике лечится легко, как больной зуб. Вырвать, то есть, вырезать его — и нет проблем. А потом с белоснежной улыбкой вернутся к работе всего через пару месяцев после операции. Концепция «ранняя диагностика — операция — [лучевая терапия] — полное излечение» была в ходу примерно до 1998 года. А впервые сформировалась аж в конце XIX века с подачи гениального хирурга и наркомана-морфиниста Уильяма Холстеда. Чья фигура, кстати, послужила прототипом героя Клайва Оуэна в сериале «Больница Никербокер». Уильям Холстед стал первым, кто разработал протокол обширной операции по удалению груди и мышц под ней, знакомой современным медикам, как «мастэктомия по Холстеду». Эта операция не в чести ни у врачей, ни у пациенток, потому что сохраняя жизнь, она заметно ухудшает ее качество. Но до середины XX века радикальная мастэктомия была универсальным и почти безальтернативным способом лечения рака груди — эффективным, впрочем, только при своевременной постановке диагноза.
Из-за традиционного главенства хирургии в лечении рака груди ранняя диагностика стала альфой и омегой публичных кампании по снижению смертности от этой болезни. О ней напоминают и Philips, и Avon, и Кайли Миноуг, и женские журналы. Нельзя отрицать ее важности, но иногда, желая подбодрить женщин, звезды и журналисты перегибают палку и превращают лечение в аттракцион: «Увидел, сделал, победил». В то же время, современные взгляды на развитие рака груди допускают, что в некоторых случаях ранняя диагностика влияет на успешность его излечения так же, как бабушкины заговоры — то есть, никак.
Примерно с 1998 года в медицинских кругах популярны взгляды американского онколога Бернарда Фишера, который выяснил, что иногда раковые клетки распространяются по организму гораздо раньше, чем появляется заметная пациентке и врачу опухоль. Поэтому к раку молочной железы нужно относится, как к системному заболеванию и лечить его по всему организму, а не только в груди. И, возможно, всю жизнь. Это можно сделать только с помощью химиотерапии — что зачастую не входит в планы женщин, приученных к мысли, что рак можно просто взять и вырезать.
Несмотря на доказанную эффективность, химиотерапия — страшная сказка для онкобольных. И не без причин: от химиотерапии лысеют, от химиотерапии толстеют, от химиотерапии тошнит и невозможно жить, в конце концов (да, порой кажется, что страдать и мучиться женщинам проще, чем наблюдать за метаморфозами своего тела в зеркале). В общем, на химиотерапию можно скрепя сердце согласиться в первый раз, но если что-то пошло не так, трудно заставить себя пройти ее повторно. А «что-то идет не так» довольно часто — по статистике, у 25% женщин, прооперированных на первой стадии, в течение 10 лет обнаруживают метастазы в костях или легких. В общем, лечение рака груди скорее похоже на войну, чем на приключение, из которого женщины выходят «более зрелыми» и «более женственными», как Анастейша. Умножьте это на то, что пик заболеваемости раком приходится на возраст после сорока, когда болячек и без него хватает, приплюсуйте, что около 40% российских женщин узнают, что у них рак груди уже на III-IV стадии, — и рассказы, что болезнь можно легко победить за несколько месяцев или даже за год покажутся лицемерными сказками.
Каждый раз, когда в октябре журналисты пишут, что Шэрил Кроу «победила рак через полгода после постановки диагноза», в коридорах онкоцентра на Каширке отчаивается женщина. Потому что когда впереди минимум год мучительного лечения, невозможно читать о чужих легких победах и не отчаиваться. Потому что победа у нас бывает только окончательной, как разгром фашистской Германии, — а врачи зачем-то рассказывают про риск рецидива и деликатно намекают, что лечиться, возможно, придется всю жизнь. Потому что жестоко рассказывать о победителях лотереи так, как будто счастливый билет достанется каждому. Давайте в этом году воспользуемся шансом и напомним отчаявшимся, что жизнь стоит того, чтобы за нее бороться. Что неприятные визиты к врачу помогают вовремя заметить болезнь или ее рецидив. Что каждая непереносимая капельница прибавляет время с семьей. И что если победить болезнь пока не удалось, это не повод опускать руки.