О проверочном слове

В 1997 году мне случилось брать интервью у Александра Пороховщикова: я тогда работала юной двадцать пятой стажеркой в великом журнале «Искусство кино». Мы готовили номер о Москве – в сентябре того года отмечалось 850-летие города. Пороховщиков был выбран редакцией неслучайно: все знали о его борьбе за фамильный деревянный дом в Староконюшенном переулке. В той битве с властями актер, как известно, победил: на интервью я пришла именно в этот классический, старомосковский семейный особняк с мемориальной табличкой. Внутри здания, обнесенного трехметровым металлическим забором, было очень темно и холодно. Сам Пороховщиков, огромный и лысый, ходил по мрачным скрипучим комнатам в серых валенках и тулупе, будто гоголевское привидение из «Мертвых душ». Говорил он охотно, складно, разумно, по делу, и беседа получилась вовсе не пустой: интервью целиком сложилось и было в итоге опубликовано в юбилейном московском номере «Искусства кино». В общем-то, обыкновенная журналистская история – сколько мне приходилось брать таких интервью и до, и после? Счет уже давно идет на тысячи. Сейчас из того разговора я не помню совершенно ничего – кроме слов актера о супруге Ирине. Нужно подчеркнуть, что я специально не спрашивала его о жене, чтобы не отступать от заданной темы московского дома. Он сам очень захотел о ней рассказать и говорил так, будто это была важная, но и в чем-то неясная история. В его словах чувствовались и мужская сила, и детская обида, и тираническая супружеская страсть, и что-то еще очень странное. Пороховщиков очень долго рассказывал о том, как они познакомились в Театре имени Пушкина, как сначала он не верил в искренность ее чувств (она была гораздо моложе). Но время шло, и он уже всерьез задумывался о женитьбе. И вот в тот момент, когда настала пора принять окончательное решение, актер устроил невесте самую последнюю проверку. Он спросил: «Если меня окружат в моем семейном доме и мне придется отстреливаться, что ты станешь делать?» А она ответила: «Буду подносить тебе патроны». Вот это слово «патроны» и определило его решение. «Я понял, что мне нужна женщина, которая умрет со мной или за меня», – заключил он. Многие годы спустя, глядя на Александра Пороховщикова (например, в михалковской ленте «Свой среди чужих, чужой среди своих»), я всегда вспоминала его слова о жене и о патронах. Было в них и что-то отчаянно жуткое, и нечто величественное, и трагически требовательное, но только теперь, пятнадцать лет спустя, когда Ирины не стало, я поняла, что он совершенно не шутил, не играл, как любят делать в обычной жизни актеры. Это был редчайший случай настоящей современной человеческой трагедии, песчинку которой мне довелось увидеть своими глазами – в декорациях одного старого деревянного московского дома. Память избирательна, но она всегда бессознательно схватывает самое главное: кроме проверочных «патронов» я больше ничего не знаю об этом человеке.