Алекс Дубас все видит, все слышит и все всем расскажет

Брюсов переулок, маленькая площадь между храмом и памятником Мстиславу Ростроповичу. Пасхальная ночь. На площади тихо стоят люди с горящими свечками в ожидании крестного хода. Больше улыбаются, но кто-то остается предельно серьезным, что-то бессловесно проговаривая себе под нос. Нарядно одетые, радостные, многие пришли с детьми. Груднички, конечно, уже спят на руках у мам, а вот для компашки 10-летних подростков это настоящее приключение. Еще бы: ночью, в центре Москвы, со свечками, столько людей не спит! Ветра нет. Сотни праздничных красных свечек спокойно перемигиваются в темноте.



Кто-то негромко разговаривает: «А мы потом еще поедем в Сретенский монастырь, поехали с нами». – «А мы в армянскую церковь на Олимпийском проспекте собрались, Самвел звал». Думаю о том, что, по аналогии с Ночью музеев, сегодняшнюю смело можно называть Ночью храмов, и еще о том, что в армянских церквях свечи ставят в воду.

В храме тепло и уютно. Все повторяют за священником знакомую молитву и вразнобой крестятся. В углу, у лавки с утварью и книжками, стоят два полицейских, большой худой и маленький толстый, у обоих стрижки по уставу. Не охрана, пришли на праздник. В руках у маленького, кроме горящей свечи, продетой через бумажку, чтобы воск не закапал пальцы, еще почему-то ко- робка с игрой «Имаджинариум». Плечом к плечу стоят (не игнорируя, а просто не замечая друг друга) журналист Антон Желнов, который недавно задал Путину животворящий для телеканала «Дождь» вопрос, и журналист Аркадий Мамонтов. Но, конечно, не они привлекают мое внимание.

Девушкам, женщинам очень идут платки. Прически исчезли, осталась только чистота лица. На несколько минут проваливаюсь во времени. Представляю, что если чуть изменить фасон одежды прихожан и забыть про наличие мобильных телефонов в их карманах, то все эти люди могли бы здесь вот так же стоять сто лет назад, в тревожном 1914 году. Как будто прочитав мои мысли, импозантный мужчина, похожий на всех актеров семидесятых сразу, вполголоса объясняет своей спутнице: «Вон у той иконы венчалась Марина Цветаева».

На площади тем временем количество людей увеличилось. Андрис Лиепа логично смотрится на фоне Ростроповича. Памятник маэстро деликатно, но эффектно подсвечен, и создается такое удивительно явное ощущение, что Ростропович прямо сейчас играет – да, играет негромкую стройную мелодию на своей виолончели, а люди на площади подпевают ему: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...»

Но я сейчас смотрю мимо памятника, на «московских окон негасимый свет». Теплый, приглушенный свет ламп, торшеров, абажуров. В некоторых окнах видны силуэты обитателей квартир. Четвертый этаж. Одинокая женщина средних лет. Стоит практически неподвижно. Свеча на подоконнике. Почему же она не вышла из дома? Трудно ходить? Не любит, когда много людей? О чем она думает?

В окне на шестом этаже курит, выпуская дым в ночь, молодой человек. Сзади его обнимает девушка. У нее короткие волосы и топ без рукавов. Он тушит сигарету и поворачивается к ней. На окне нет ни занавесок, ни тюля: только что сняли квартиру? Они обнимаются и целуются. Не так, конечно, как будут вскоре целоваться эти люди, собравшиеся на площади, троекратно. Совсем не так. Они думают, что остаются незамеченными, наивные любовники. Мне видно все.